1.
Эпохи меняются. Часто от прошедшей эпохи остаются только традиции. Но именно традиции говорят о том, сильна ли была эпоха. По силе традиции можно судить о силе эпохи.
Промарт — знамя советской эпохи. Это факт. Никто не до, не после не поэтизировал сложнейшие производства, тяжелый труд, героику коллективного мастерства.
Многие смотрели на это как на советский перекос. Как на принуждение художника писать о том, что ему не близко. Но прошло время, и промарт стал визитной карточкой эпохи. Сейчас уже промарт никто не создает, а значит ценность его увеличивается. Не случайно в мире такой спрос на советский промарт.
Нет спора, промышленность не особо живет в душе художника, он там часто и не бывал, но может быть, тем и ценнее художественное проникновение в труд как он есть — с «чистого листа». Особенно это интересно увидеть в исполнение художника, который в промарте «не замечен». И возникает иногда удивительный эффект: поэтизация возникает неожиданно — появляется неожиданные символы.
2.
Картина «Промлит» изображает плавку. Металлург — загадочен, шлем напоминает маску волшебника. Это так и есть: он превращает камень, руду в металл. И это превращение удивительно. Атмосфера создания в картине — тонкой цветовой взвеси — говорит о том, что здесь происходит превращение природы.
Вообще, когда сегодняшние молодые люди в погоне за выдуманным волшебством, всякими пустыми фильмами в духе фэнтези, проходят мимо естественного волшебства, который умело создан нашими предками, становится досадно. Ведь умение видеть в тяжелом труде не только трудности, но и победы, красоту, волшебство — когда из ничего возникает что-то — это удивительно. Но сегодня этому не придают значения. В школе не учат на волшебников, а напрасно. А ведь есть на чем. Картина Рогозина-Разбойникова только продолжает традицию, а ведь она создана в сотнях шедевров.
Давно замечено, еще в советские времена, что шедевры промарта помогали самим рабочим увидеть значимость своих свершений. Ведь рабочий не может увидеть себя со стороны, он ведет фрагмент процесса, часто однообразный, а когда ему показывают его со стороны, в формате общего процесса, он начинает видеть себя иначе.
3.
Оживление традиции всегда дело непростое. Ведь копировать предшественников нет смысла, но традиция должна о них напоминать. Рогозин-Разбойников предлагает более философскую палитру смыслов — чему служит бабочка, возникающая из огня. Этого не было в советском промарте — показ цеха как мира метаморфоз, таинственных и неожиданных превращений.
Второе отличие от советской традиции — одухотворение производства — как нерукотворного явления. Символ бабочки — общемировой символ души человека и творения, примененный в композиции — несомненно оригинальный ход. И почти реалистическая картина, которую венчает огонь-бабочка, превращается в символическую.
В этом смысле Рогозин-Разбойников ведет традицию от Бажова, который в первые увидел и поэтизировал превращение камня в шедевры искусства. Но то же самое он увидел и в плавке — побывав, так же, как художник Разбойников, в Каслях.
Как человек советских времен, носивший в молодости в себе внутреннее раздвоение — гордость за страну и нелюбовь к «промышленному засилию», сегодня это раздвоение снял: одно предполагает другое, без промышленной, производственной мощи — нечем будет гордится — нас просто «съедят». И это начинают понимать все — и художники в том числе: ведь в поэтическом изображении плавки у художника есть своя тоска — по мощи страны, которая утеряна и которую нужно восстанавливать.
Поэтический оптимизм картины зовет нас к этому!
И надо откликнуться на этот призыв.
